21 марта 2023 года — 75 лет со дня кончины Константина Васильевича Мочульского (09.02(28.01).1892, Одесса, Российская империя – 21.03.1948, Камбо-ле-Бен, деп. Атлантические Пиренеи, Франция), филолога, писателя, историка литературы, литературного критика. Из семьи профессора русской словесности Новороссийского университета Василия Николаевича Мочульского. Мать, Анна Константиновна, урожденная Попович, была гречанкой. Константин был старшим сыном в семье, а всего детей было трое и все — сыновья. Окончив в 1910 году 2-ю Одесскую гимназию, юноша поступил на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета, где тогда преподавали выдающиеся профессора: А.А.Шахматов, Ф.Ф.Зелинский, С.Ф.Платонов, И.А.Бодуэн де Куртене, Л.П.Карсавин, Н.О.Лосский и так далее, всех не перечислить. Здесь не было ученых-педантов, зациклившихся только на академических занятиях, и Мочульский, заметно интересовавшийся современной литературой, смог заняться литературным трудом, публикуя свои первые пробы в журналах «Северные записки» и «Любовь к трем апельсинам».
Окончив в 1914 году университет, он был оставлен при нем для подготовки к профессорскому званию. Однако в его судьбу, как и в судьбы многих его сверстников вмешалась сначала Первая мировая война, потом одна за другой революции. В 1918 году Константин Васильевич назначается приват-доцентом в Саратовский университет, но из-за политических событий переезжает в Одессу, где ведет литературный отдел в газете «Одесский листок», правда, недолго. В 1919 году он прощается навсегда с родиной.
Отправным этапом его эмигрантского пути стала Болгария. В 1920 году в Софийском университете Мочульский читал лекции, а в журнале П.Б.Струве «Русская мысль», там выходившем, публиковал статьи о современной литературе. В этот год он потерял мать. А один из братьев ушел из жизни еще раньше, погиб на Кавказе в студенческие годы, спасая тонущую девушку.
Только в 1922 году Мочульский добрался до конечной цели своего пути по Европе — Парижа, где и обосновался. Поначалу он печатался в «Последних новостях» у П.Н.Милюкова. А с февраля 1923 года, с началом выхода в Париже по понедельникам еженедельной литературно-политической газеты «Звено» под редакцией М.М.Винавера и все того же Милюкова, Мочульский стал ее постоянным сотрудником и членом ее редколлегии. В этом же году Константин Васильевич похоронил второго брата, скончавшегося у него на руках от туберкулеза в Швейцарии.
Почти шесть лет (1923–1928) в «Звене» печатались его статьи, рецензии, эссе, фельетоны и даже рассказы (часто Мочульский подписывался инициалами «К.В.» и «К.М.» или псевдонимами «Театрал», «CAVE» и «К.Версилов»). Можно сказать, что большая часть из всего им написанного за эти годы выходила в этом еженедельнике. Здесь был опубликован его цикл статей «Россия в стихах», а также эссе о Гумилеве, Ходасевиче, Мандельштаме, Кузмине, Пастернаке, Ремизове, Бунине, Зайцеве, Шмелеве, Зощенко, Гоголе, Некрасове, Розанове, Ф.Сологубе, Теодоре де Банвиле, Андре Жиде, Марселе Прусте… Следует отметить, что одновременно с ним в «Звено» пришли филолог Григорий Лозинский, брат известного переводчика Михаила Лозинского, Георгий Адамович, Николай Бахтин и Владимир Вейдле.
Кстати, Владимир Васильевич вспоминал о Мочульском в Париже: «Ему было тогда 32 года, на три года больше, чем мне, но казался он мне почему‑то моложе меня. Да и другие воспринимали его как человека более молодого, чем он был на самом деле. На редакционных собраниях еженедельника “Звено”, где я с ним поначалу чаще всего встречался, Григорий Леонидович Лозинский, брат поэта-переводчика, старший товарищ его по университету, любил подтрунивать над ним. Адамович подтрунивал тоже; стал, заразившись от них, подтрунивать и я. Но быстро перестал, устыдившись его кротости. Он никогда не огрызался. Но я почувствовал, что поддразнивания, пусть и вовсе не злые, были ему очень тягостны. Повода к ним он ровно ничем, кроме незлобивости своей, крайней мягкости, деликатности и не подавал. Чувствителен был донельзя. Нежная и тихая была у него душа. Он даже и пародии писал (в стихах) метко, но совсем беззлобно. Когда я перестал его дразнить, он мне ни слова не сказал, но я понял, что он этому рад и даже как‑то мне по-детски благодарен. Позже мы оба стали сыновними друзьями отца Сергия Булгакова, оба стали преподавать в Богословском институте. И все-таки близко никогда с ним не сошлись. Что-то в нем было глубоко застенчивое, и я был тогда индивидом не очень экспансивным. Так, при взаимной приязни, навсегда и осталось между нами какое‑то невидимое средостение. И, кроме того, под влиянием о. Сергия, стал он гораздо более церковным человеком, чем я. Тут-то в середине тридцатых годов и началось его аскетическое затворничество и усердное писательство» (Вейдле В. О тех, кого уже нет // Новый журнал. 1993. № 192/193. С. 401). Он готовился к монашеству, но под влиянием матери Марии (Елизаветы Скобцовой) остался в миру.
Когда закрылось «Звено», Константин Васильевич продолжил некоторое время публиковаться в «Последних новостях», а с 1931 года — в «Новой газете», сотрудничал также с журналами и альманахами «Современные записки», «Благонамеренный», «Числа», «Путь», «Вестник РСХД», «Новый Град», «Круг». Участвовал в собраниях литературных объединений «Зеленая лампа», «Кочевье», Союза молодых поэтов и писателей, Франко-русских собеседованиях…
С 1924 по 1941 год он профессор Сорбонны на русском отделении, а с 1934 по 1947 год — профессор Богословского института. С 1935 года являлся одним из руководителей христианско-демократической организации «Православное дело», где занимает должность товарища председателя (а председателем была мать Мария). В том же году в «Вестнике русского христианского движения» и в журнале «Новый град» появляются его работы философско-богословского характера «Борьба с адом» и «Кризис означает суд». Константин Васильевич часто выступал с докладами в различных кружках РСХД, в Религиозно-философской академии (1933–1939) и на духовных съездах в Клиши (1934–1938). До войны он выпустил несколько книг в Париже: Histoire de la littérature russe (1934, совместно с M.Гофманом и Г.Лозинским), «Духовный путь Гоголя» (1934), «Владимир Соловьев: Жизнь и учение» (1936), и почти накануне оккупации Парижа — «Великие русские писатели XIX века» (Дом книги, 1939). Он был не только выдающимся филологом, но и талантливым преподавателем, развивающим в процессе учебы моральные, и интеллектуальные качества ученика. Многие из них с благодарностью вспоминали его познавательные уроки…
Жил он в Париже в небольшой комнатке для прислуги на верхнем этаже многоквартирного дома в скромном и самом густонаселенном парижском районе (15-й округ). Его маленькая комнатка была вся завалена книгами, а в красном углу, как всегда, — икона и несколько семейных фотографий.
С приходом немцев Мочульский, больной, в холодной комнате, впроголодь работал над книгами о Достоевском и Блоке. В 1941 году он был арестован и помещен в лагерь в Компьене. Освобожденный через несколько месяцев, он тут же организовал помощь российским заключенным в этом лагере.
Борис Зайцев был знаком с Мочульским много лет и описал свои отношения с ним: «Худенький, живой, с милыми карими глазами — таким и остался в памяти от того лета Константин Васильевич Мочульский. Солнце Канн, зеленая тень платанов над кафе пред морем, теплый ветер, радостное загорелое лицо, а позже автобус в Грасс среди природы почти тосканской…
Я его мало тогда еще знал, но ощущение чего-то легкого, светлого и простодушного сразу определилось и не ушло с годами, как ушло солнце и счастье юга. Мы виделись недолго, но одинаково любили море, блеск солнечной ряби на нем, одинаково чувствовали странствия и прекрасные страны. <…>
Позже, в Париже, медленно входил он в нашу жизнь. Сначала находясь на горизонте, как приятный и изящный собеседник, незлобливый и просвещеннейший. А потом, во время войны и нашествия — вдруг и сильно придвинулся.
Было тогда чувство большого одиночества. Полупустой Париж, владычество иноплеменных, нас же оставалась небольшая кучка — тех, кого никакие режимы не переделают уже. Более и более мы тяготели друг к другу, люди страннического и вольного духа, единившиеся в религии и искусстве.
Встречи с ним светло вспоминаются в те годы. Он приходил к нам, мы обедали, потом вслух читали: я-ли ему свое, он-ли мне главы из “Достоевского”. Мы жили, несмотря ни на что, как нам нравилось. <…>
Он жил один, вечный странник, но не совсем одинокий: вместо семьи друзья. Может быть, даже, в них семья для него и заключалась, не по крови, а по душевному расположению. Он любил дружбу и в друзьях плавал. Были у него друзья и мужчины, и женщины, женщин даже больше — маленькая верная республика, или небольшое племя. Корысти быть не могло: «нищ и светел» — этот отсвет единственная корысть его друзей. Он давал только себя, излучение чистой и тонкой души.
Как человек одаренный, был на себе сосредоточен, был очень личный, но дружбу принимал близко. Без нее трудно ему было бы жить. А жизнь он любил» (Зайцев Б. Дух голубиный // Мочульский К.В. Андрей Белый. Париж: YMCA-Press, 1955. С. 5–9).
Но кроме книг у Мочульского было еще и «Православное дело». Здесь работали не просто друзья — единомышленники, и из них мало кто уцелел. «9 февраля 1943 года, — писал Мочульский летом 1945 года, — были арестованы о. Дмитрий Клепинин, Пьянов, Казачкин, мать Мария и мой любимый ученик и друг Юра Скобцов. До января 1944 года они сидели в лагере в Компьене, и мы могли им писать и получать письма. Им удалось устроить церковь, и они писали бодрые и мужественные письма: мы жили все надеждой на встречу с ними. Увы! в январе они были депортированы, сначала в Бухенвальд, а потом еще ужаснее — в лагерь “Дора”. Вернулись только Пьянов и Казачкин. О. Дмитрий скончался в марте 1944 г., а о Юре и Матери нет известий, но кажется, они тоже погибли. Это почти невозможно пережить» (Письма писателей // Новый журнал. 1969. № 95. С. 224).
В последние годы жизни он много работал, торопился закончить трилогию о символистах (Блок, Белый, Брюсов). В 1946 году, когда туберкулез обострился, Константин Васильевич вынужден был перейти на санаторный режим, жил сначала в Фонтенбло, после переехал в Камбо, в Пиренеи. В 1947 году вернулся в Париж, жил за городом в Нуази-ле-Гран. Но рецидив болезни заставил его снова вернуться в Камбо.
Скончался Константин Васильевич Мочульский 21 марта 1948 года.
Посмертно в Париже выходят его книги «Александр Блок» (YМСА-Press, 1948), «Андрей Белый» (YМСА-Press, 1955) и «Валерий Брюсов» (YМСА-Press, 1962).
Как пишет С.Р.Федякин о творчестве Мочульского, «опыт критика-эссеиста и опыт автора статей в “Новом граде” и “Вестнике русского студенческого христианского движения” дал ему то, что сошлось, совместилось, совпало в его книгах о Гоголе, Соловьеве, Достоевском. А после — о русских символистах. Здесь тоже заметен “кризис воображения”: Мочульский работает и как художник (выписывая — шаг за шагом — портрет избранного им героя), и как исследователь (обращаясь к документам, письмам, произведениям, черновикам). В отличие от художественных биографий западных писателей (опыт которых он изучал в 20-х), Мочульский не создает “новых романов”. Но и только историком литературы его не назовешь — слишком настойчив в этих книгах голос религиозного мыслителя. Чуткость к малейшим душевным “изгибам” его героев и редкий дар говорить ясно о самых сложных вещах, помноженные на скрытый за историко-литературными штудиями пафос духовной проповеди рождает в книгах Мочульского их особый тон: когда за биографиями и “образами творчества” русских писателей и мыслителей чувствуешь и судьбу автора, и судьбу его поколения, и судьбу всей русской культуры, с ее изначальным и непреложным “В начале было Слово”» [1].
См. публикации К.В.Мочульского в каталоге библиотеки ДРЗ.
Источники:
1. Мочульский К. Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Сост., предисл., прим. С.Р.Федякина. Томск: Водолей, 1999.
В.Р.Зубова