110 лет со дня рождения Е.А.Якобсон

21 мая 2023 года — 110 лет со дня рождения Елены Александровны Якобсон (урожд. Жемчужная, в первом браке: Бейтс; 21.05.1913, Санкт-Петербург, Российская империя – 04.12.2002, США), радиожурналиста, преподавателя, заслуженного профессора, автора и соавтора восьми учебников русского языка для студентов, общественного деятеля.

«Родилась я в Санкт-Петербурге 21 мая 1913 года, накануне Первой мировой войны, — пишет в своей книге Елена Александровна. — Моего отца, врача Александра Жемчужного, правительство направило в деревню для борьбы с эпидемией холеры. Моя мама, Зинаида (урожденная Волкова), молодая и неопытная, осталась одна. Я была первым и довольно долго единственным ее ребенком. <...>

В 1914 году началась Первая мировая война, и мой отец вступил в армию в качестве офицера медицинской службы, а мама — сестрой милосердия в один из петроградских госпиталей. Наши войска терпели неудачи; в Петрограде… происходили беспорядки. Улицы Петрограда захлестнули мятежные толпы, протестующие против способа ведения войны и требующие отречения Николая II.

<...> Имея университетский диплом биолога, мама согласилась на место учительницы… Она должна была преподавать естественные науки в новой школе в маленьком городке около Екатеринодара, центра преуспевающей общины кубанских казаков. <...> Таким образом мы спасались от беспорядков, которые к тому времени распространились и на русскую провинцию. <...> Мы поселились в удобном доме в маленькой станице под названием Кореновская. <...>

После развала русско-германского фронта в 1917-м мой отец сумел добраться до Кореновской. <...> Одетый в офицерскую форму с золотыми пуговицами, высокие блестящие сапоги… с громким голосом, он сразу стал центром всей нашей домашней жизни. <...> Я не очень понимала, кто этот восхитительный человек: слово “отец” очень мало для меня значило, я ведь почти не видела его за свою пятилетнюю жизнь. <...>

Отец очень гордился своей принадлежностью к казачеству и всю жизнь хранил казачью офицерскую форму (черкеску), шашку и кинжал. Он любил говорить: “Мы, казаки, — гордые люди, мы ничего не боимся”. В сборнике рассказов, который он потом опубликовал в Китае, отец ярко и с любовью писал о Кубани и своих братьях-казаках. Память о его родном доме в Ярославле — городе, где он родился в семье провинциального врача, — казалось, совершенно стерлась. Я никогда не слышала, чтобы он рассказывал о своем детстве, родителях, братьях и сестрах.

<...>

Отца назначили заместителем министра здравоохранения в кубанском краевом правительстве. Мы переехали в большой кирпичный дом… Моя жизнь в корне изменилась. <...> Мама не работала и пыталась проводить со мной больше времени. И даже отец находил возможность уделить мне внимание!

<...> Белая армия гибла под непрерывными атаками красных. Пришла пора признать поражение. Кубанская кавалерия сдалась Красной армии. Всех офицеров арестовали. Некоторых расстреляли на месте. Отца пощадили потому, что он был врачом. Его привезли обратно в Екатеринодар (теперь уже Краснодар) под конвоем и заставили работать в городской больнице. Ему разрешили навестить семью, но скоро переправили в Москву для работы по специальности в московской ортопедической больнице. Маме тоже грозил арест, но ее спасло то, что на руках у нее был маленький ребенок. Ее пощадили и даже пообещали помочь переехать в Москву и соединиться с отцом. <...>

Ранней осенью 1922 года вместе с несколькими другими семьями мы ехали в товарном вагоне — это был единственный способ добраться до Москвы. <...> В конце концов дней через десять или больше мы все же добрались до Москвы, где нас встретил отец. <...>

В декабре 1925 года отец узнал, что в русской миссии в Китае освободилась должность медицинского работника. Он предпочел бы Европу, но все же это предложение принял. Отца назначили главным врачом центральной больницы в Харбине (в Маньчжурии), там он должен был проработать как минимум два года. После этого он мог ехать куда захочет. <...>

Мы въехали в Харбин по советским паспортам. Пока отец работал главным врачом Центральной больницы, мы были обязаны жить среди “своих” и не общаться с эмигрантами. Мне это было нетрудно, поскольку после московской школы я считала себя советской девочкой и имела определенные взгляды на то, что в этом мире “хорошо”, а что — “плохо”» [3].

«В Харбине выходили несколько русских газет, а также русские литературные и политические журналы, представлявшие весь спектр убеждений и вкусов смешанного населения Харбина. В городе были опера, симфонический оркестр, несколько театров и клубов. Каждую зиму проходили настоящие “сезоны” культурных мероприятий. Несколько высших учебных заведений выпускали инженеров, юристов, учителей и др. Были в городе русские православные храмы, библиотеки, частные школы и исследовательский институт этнической культуры с очень хорошим музеем.

Как и в Париже, где русская интеллигенция образовала собственное культурное государство в государстве, в Харбине культурная жизнь била ключом. Многие харбинские русские писатели, поэты, артисты, музыканты стали знаменитостями. Ныне уже покойный, известный артист театра и кино Юл Бринер жил в Харбине. <...> Его сестра Вера Бринер была известной в 1940-х годах певицей» [3].

«Отец подвергся жестокой критике за его “предательское” поведение во время забастовки (к которой из-за конфликта с китайской стороной призвала своих граждан, работавших на КВЖД, советская сторона. — Примеч. В.З.), после чего он решил, что пришло время порвать с советским правительством. Он уволился из больницы и отослал наши паспорта советскому консулу, сообщая ему, что мы больше не желаем быть советскими гражданами.

Когда в школе узнали, что мой отец “перешел на сторону врага”, учителя и одноклассники стали буквально преследовать меня… <...> Я была раздавлена, тем более что все еще намеревалась вернуться после окончания школы в Россию и “служить” русскому народу. <...> Моим единственным утешением стала музыка, она переносила меня в другой мир, где мне ничто не угрожало, где я была популярной и вызывала всеобщее восхищение» [3].

«В Харбине было несколько высших учебных заведений: Педагогический институт, Ориентальный институт, Политехнический институт и Юридический факультет (юрфак), в котором было два отделения — юридическое и экономическое, с программой, построенной по европейскому образцу. Курсы велись на русском и китайском языках.

Я выбрала экономическое отделение Юридического факультета. <...> На всякий случай, однако, я записалась на оба отделения — экономическое и юридическое. <...> Впрочем, оказалось, что выбор на самом деле не имел значения. Не прошло и года, как японские войска вошли в Маньчжурию и заняли Харбин.

<...>

После отказа отца от советского гражданства я больше не была вхожа в советскую общину Харбина и могла свободно знакомиться с когда-то запретной жизнью Харбина эмигрантского. Так, я узнала о литературном обществе “Чураевка”, собиравшемся в здании YMCA. Эта организация… предоставила обществу… возможность регулярных собраний, поддерживала русскую школу и циклы лекций по русской культуре. На собраниях “Чураевки” молодежь могла встречаться и общаться с интеллектуалами разных политических убеждений.

В Харбине, кроме приверженцев традиционных направлений славянофилов и западников… существовала и сильная группа сторонников евразийской исторической школы, так называемые “евразийцы”, во главе которых стоял известный писатель Всеволод Иванов. Были еще “сменовеховцы” Устрялова… и последователи русских религиозных философов (таких, как Семен Франк, Николай Бердяев, Николай Федоров). Нередко эти собрания переходили в жаркие споры между сторонниками разных политических или культурных направлений. В центре интересов всех этих групп стоял вопрос: “Куда идет Россия?”

Эти споры открывали мне глаза на многое. <...>

В 19 лет я вступила в “Чураевку”, думая, что, может быть, захочу когда-нибудь стать писательницей. Мои родители давно писали и публиковались, отец был признанным поэтом, а мама — автором двух романов. Дома у нас часто бывали литературные вечера, и на собрания “Чураевки” приходили некоторые из наших гостей. <...> Царили на собраниях “Чураевки” две молодые поэтессы — Лариса Андерсен и Лидия Хаиндрова. Лариса была красивой, высокой и стройной. Ее прекрасное лицо с серо-зелеными глазами всегда имело несколько отрешенное выражение (мне кажется, она была очень близорука, а носить очки не хотела). Она сама знала, что красива, и принимала ухаживания мужчин так же естественно, как королева принимает выражения преданности от своих подданных. Лидия тоже была довольно привлекательной и имела свой круг поклонников.

Харбинские писатели старшего поколения — Алексей Ачаир, Арсений Несмелов, Василий Логинов и Всеволод Иванов — были более известны. Среди же молодых членов “Чураевки”, кроме Ларисы Андерсен и Лидии Хаиндровой, следует отметить талантливых поэтов Валерия Перелешина, Михаила Волина, Василия Обухова и Николая Щеголева, но лишь немногие из них были известны за пределами Китая. <...>

В своих мемуарах “Русская поэзия и литературная жизнь Харбина и Шанхая, 1930–1950” Валерий Перелешин… ярко описывает жизнь талантливого, молодого и нищего поэта в Харбине. Многие были детьми когда-то знаменитых в России семей, которых революция выгнала из дома. Лишенные родины, они упорно держались за свой язык и за любовь к русской культуре. Своими учителями они считали великих русских поэтов и не сомневались в том, что они — тоже русские поэты. “Вечера под зеленой лампой” (так назывались поэтические собрания “Чураевки”) немало способствовали превращению начинающих поэтов в мастеров своего призвания. <...>

К концу чураевского “зимнего сезона” был опубликован один мой рассказ, и я тоже стала объектом внимания двух поэтов — Василия Логинова и Василия Обухова. Василию Логинову было тогда, наверно, лет сорок пять. <...> Я сохранила маленькую рукописную книжечку его стихов, посвященных мне» [3].

   Акростих

Ее лицо всегда передо мной.

Любимая — ее я называю.

Ее душе сонет стихослагаю

Названием О а з и с Г о л у б о й.

Ах, не могу бороться я с судьбой, —

Живу, ее уста благословляя…

Ее глаза — яснее утра мая —

Меня влекут повсюду за собой.

Чудесное сияние — Елена —

У Господа, во всех концах вселенной,

Жемчужины подобной не найти…

Нет имени прекраснее, чем это, —

Ахейскими победами воспета,

Явилась мне Елена на пути.

«Второй мой поклонник, Василий Обухов, был интересным мужчиной лет под тридцать. Он принадлежал к ядру литераторов “Чураевки” и регулярно печатался» [3].


    Факел

Елена — Факел, Факел, Факел!...

Он гонит мрак, он гонит тьму,

Кидая огненные маки

В мою печальную тюрьму,

В мой каземат, мою темницу,

Куда с собою я принес

Купель невыплаканных слез

И сердца раненную птицу…

Я — только узник в жизни этой,

Я — только пленник здесь. И ты

Багряным факелом рассвета

Пылаешь мне из темноты

Через несколько лет семья Елены переехала в Тяньцзин. Сдав экзамены и получив диплом, к родным присоединилась и Елена. «Так закончилась моя харбинская жизнь. О трагической судьбе Харбина мы узнали потом из рассказов тех русских, которые оставались там до 1965 года. В 1930-х годах японская оккупационная армия плохо обращалась с русским населением города, но это не шло ни в какое сравнение с теми издевательствами, унижениями и преследованиями русских, которые принесла с собой “победоносная советская армия-освободительница”. Многие русские харбинцы с радостью встречали своих “братьев”, испытывая патриотическую национальную гордость. Они были на стороне СССР во Второй мировой войне и с нетерпением ждали этого дня. И то, что с ними сразу же стали обращаться как с врагами, явилось для них полной неожиданностью. Начались массовые аресты, убийства… <...> Высшее советское командование отдало приказ о массовой депортации остававшихся на тот момент в Харбине русских. <...> Туристы, приезжающие сегодня в Харбин, не находят даже следа “самого большого русского города за пределами России”. Ничего не осталось — ни русских церквей, ни кладбищ, ни зданий, ни людей. Мало кто из живущих там китайцев знает, что Харбин был когда-то процветающим русским городом с населением в двести тысяч человек.

<...>

В русском обществе Харбина эмигранты не чувствовали себя “иностранцами”, но в Тяньцзине и Пекине все мы, белые люди, независимо от гражданства и национальности, были иностранцами и временными жителями. Китайцы терпели наше присутствие, получали от него пользу и прибыль, но никогда не позволяли нам почувствовать себя своими» [3].

В Тяньцзине Елена Александровна вышла замуж за американца Эйба Бейтса (Биховски) и уехала в Нью-Йорк. В своей книге она пишет, что это произошло 1938 году. «Нам не удалось привезти мою семью в Америку. В 1939 году они уехали в Австралию. Это был бы хороший выбор, если бы только мой отец мог принять то, что посылал ему Господь, — загородный дом, удаленный от мировых катаклизмов, работа по специальности, приносившая хороший доход, любящая жена и младшая дочь-красавица» [3]. Однако в интервью «Судьба сложилась удачно…», данном Еленой Александровной газете «Новое русское слово» в 1988 году, читаем: «В конце 30-х годов мои родители бежали из Китая... Мы поселились в Австралии, но выйдя замуж за американца, я в 1945 году приехала в Америку» [1].

Далее из интервью: «Вскоре мне предложили сотрудничать с одним профессором, работавшим над учебником русского языка. У него была хорошая методика, но он слабо знал русский. <...> Учебник вышел в 1947 году и выдержал четыре издания. Еще и сегодня он пользуется успехом в ряде университетов. И этот же профессор порекомендовал меня на “Голос Америки”. <...>

Начальником русского отдела стал Набоков. Но не писатель Владимир Набоков, а его брат Николай — композитор и музыковед. <...> Набоков был человеком образованным, интеллигентным, но он не обладал административными талантами и руководил, что называется, “по-домашнему”. Он чувствовал себя полновластным хозяином, но некоторое время спустя ему пришлось уйти... В целом работа на “Голосе” была приятной: мы передавали в эфир новости, писали короткие заметки на разные темы...

Но в 1950 году я вышла замуж за Сергея Якобсона (который работал старшим специалистом по русским делам в Исследовательской службе Конгресса, а потом — заведующим Славянским и Восточно-европейским отделом Библиотеки Конгресса. — Примеч. В.З.) и переехала в Вашингтон. <...> …Так случилось, что моим друзьям пришла в голову идея преподавания, и я была представлена декану университета Джорджа Вашингтона. Он не слишком верил в это начинание, но решил попробовать. “Я надеюсь, что у вас будет человек десять студентов, но если запишутся пять, то не расстраивайтесь”. Каково же было наше изумление, когда на курс русского языка записалось 75 человек! Русский язык был в новинку, среди моих студентов было много интересных людей разного возраста. Успех был столь очевиден, что в 1953 году решили открыть факультет славянских языков. Там я проработала до отставки в 1983 году. До 1972 года заведовала факультетом, а потом просто преподавала» [1].

Когда открылся факультет, на классы русского языка записывалось уже до двухсот студентов. У Елены Александровны появились внештатные преподаватели, «работавшие на полставки, как в самом университете, так и на “выездных” курсах — в таких местах, как Пентагон, Агентство национальной безопасности и военные базы в Виргинии, местом их постоянной работы была Школа военно-морской разведки, где имелась серьезная программа русского языка. Эти люди были носителями языка, русскими эмигрантами, живущими в Вашингтоне. Некоторые принадлежали к старой русской аристократии, некоторые приехали в Америку после войны из лагерей перемещенных лиц. Одни имели высшее образование, а другие даже не закончили и школы.

Один из курсов вел доктор Петр Зубов, бывший лейб-гвардейский офицер, который получил докторскую степень в Колумбийском университете, но почему-то никак не мог получить допуск к работе в Пентагоне. Я позвонила доктору Зубову и с удивлением узнала, что у него нет американского гражданства. Почему нет? Он же, в свою очередь, удивился моему вопросу. “По правде сказать, профессор Якобсон, — сказал он, — вы обижаете меня своим вопросом. Неужели вы допускаете, что офицер лейб-гвардии Его Величества может присягнуть на верность другой стране?” “Но разве для работы в Школе военно-морской разведки не требовалось американское гражданство?” — спросила я. “Я прошел собеседование в военно-морской разведке. Они знают, кем я был. Они поняли, что офицер присягает только раз в своей жизни”. Я извинилась перед доктором Зубовым и объяснила ситуацию военным из Пентагона. “Ну что ж, — сказали они, — если это устроило военно-морские силы, это устраивает и нас”. Та же проблема возникла у меня с вдовой эстонского премьер-министра. Она не могла оскорбить память покойного мужа, приняв другое гражданство. Пентагон и это понял, и ее допустили к преподаванию…» [3].

Как рассказывала Елена Александровна в интервью «Новому русскому слову», самым запоминающимся для нее стал «телевизионный курс русского языка. В 1959 году я подготовила этот курс и вела его в течение двух лет. У нас была, как считалось, заочная аудитория в 30 тысяч человек, и более 700 человек официально записались на курс. Уроки передавались по утрам, три раза в неделю. <...>

…Я никогда не ограничивала свою деятельность только преподаванием. Я была членом университетского Сената, членом разных комитетов, председателем Ассоциации преподавателей славянских языков... <...>

Выйдя в 1983 году на пенсию, я основала “Фонд имени Сергея Якобсона” — эти деньги предназначены на покупку книг, посвященных странам Восточной Европы, для университетской библиотеки. А в прошлом году я основала стипендию имени Сергея и Елены Якобсон для аспирантов, изучающих Россию и Восточную Европу. Стипендия при Институте международных проблем нашего университета предназначена для эмигрантов из СССР и перебежчиков.

В том же 1983 году я стала председателем Вашингтонского отделения Литфонда. Мне трудно сидеть без дела, а Литфонд — полезное и благородное начинание. Мы собираемся шесть-семь раз в году, проводим встречи с литераторами, с интересными людьми. Литфонд, как мне кажется, служит местом встреч и контактов представителей разных “волн” эмиграции. Каждый год мы передаем нашему центральному Правлению в Нью-Йорке несколько тысяч долларов, собранных в виде пожертвований для нуждающихся деятелей русской культуры.

<...>

Дел было особенно много в связи с Тысячелетием Крещения Руси. Я возглавила комитет, в который вошли видные деятели духовенства и культуры, русские и американцы, все, кому дорого наше прошлое, наше наследие. Цель нашей работы состояла в том, чтобы обратить внимание других Церквей, других организаций, американского правительства на эту дату, на положение православной Церкви в Советском Союзе. Было подготовлено несколько выставок — в Библиотеке Конгресса, в музеях. Состоялись симпозиумы и конференции» [1].

4 декабря 2002 года Елена Александровна Якобсон ушла из жизни. Похоронена на кладбище Рок-Крик (штат Мэриленд).

«Выйдя на пенсию, — отмечала Л.Оболенская-Флам, — Елена Александровна отредактировала и выпустила в издательстве “Эрмитаж” (Нью-Джерси) воспоминания своей матери, Зинаиды Жемчужной, а затем принялась за свои собственные мемуары, которые закончила незадолго до поразившей ее тяжелой и длительной болезни. <...> …Сам факт появления книги в русском переводе я считаю важным звеном в серии мемуарной литературы российского зарубежья и достойным памятником этой незаурядной женщине» [3].

Источники:

1. Головской В. «Судьба сложилась удачно…» [Интервью с Е.А.Якобсон] // Новое русское слово. 1988. 15 нояб. № 27878. С. 6.

2. Логинов В., Обухов В. Елене / Под редакцией и с комментариями Э.Штейна. Ориндж: Антиквариат, 1990.

3. Якобсон Е.А. Пересекая границы: Революционная Россия — Китай — Америка / Пер. с англ. Е.Ю.Дорман; консультанты Н.В.Моравский, Л.С.Оболенская-Флам. М.: Русский путь, 2004.

В.Р.Зубова

Мы используем файлы Cookies. Это позволяет нам анализировать взаимодействие посетителей с сайтом и делать его лучше. Продолжая пользоваться сайтом, вы соглашаетесь с использованием файлов Cookies
Ок