…Душа моя, как ветка винограда,
Что к солнцу тянется, как беспокойный сон…
21 ноября 2023 года — 115 лет со дня рождения Николая Николаевича Воробьева (настоящая фамилия: Богаевский; 21(08).11.1908, Петербург, Российская империя – 03.07.1989, Пеббл Бич, Калифорния, США), кадета, поэта, историка, профессора, художника. Из дворян Области Войска Донского. Как сын офицера, Николай с детства связал свою жизнь с военной службой, учился в Донском императора Александра III кадетском корпусе в Новочеркасске. Совсем еще мальчишкой стал свидетелем, как и все русские кадеты той поры, чудовищной жестокости Гражданской войны в России.
Кадетам
Я снова о жертве кадетской пою.
Я знаю — уж пелось. Простите...
Но с ними, погибшими в грозном бою
Связали нас накрепко нити.
Быть может в укор из отцов кой-кому
Пою я — держались не крепко,
Позволив, чтоб Русь превратила в тюрьму
Босяцкая хамская кепка.
* * *
Ему и пятнадцать-то было едва ли,
Хоть он и божился, что да.
Ведь даже ребячьи сердца полыхали
Тогда, в лихолетья года.
Не спрашивай имени — столько ведь лет!
Удержишь ли в памяти это?
Но вечно стоит пред глазами кадет,
И мне не забыть кадета.
Донец ли, орловец — не все ли равно?
Из Пскова он был иль с Урала...
С поры лихолетья я помню одно —
Кадетская бляха сверкала,
Да по ветру бился в метели башлык,
Как крылья подстреленной птицы.
Был бледен кадета восторженный лик
И снегом пуржило ресницы...
Он двигался, словно не чуя беды,
И пулям не кланялся низко.
Трещал пулемет и редели ряды,
И красные были уж близко.
И наземь он пал неуклюжею цаплей
И шею он вытянул в небо смешно,
И вытекла Жизнь — просто капля за каплей,
Бурля и искрясь, как в бокале вино.
Не спрашивай имени — имени нет...
Был чей-то сыночек. Российский кадет.
22 декабря 1919 года одиннадцатилетний курсант Донского кадетского корпуса Николай Богаевский вместе со своей сотней был эвакуирован из столицы Войска Донского Новочеркасска. В первой половине февраля 1920 года кадеты этого корпуса прибыли в Новороссийск. «Разместили нас в здании Городской Управы. Мы, малыши, спали в каком-то, похожем на казарму, помещении. Почти все стекла в окнах были выбиты и внутри разгуливал новороссийский норд-ост. А кто его не изведал, тот не изведал ничего! Это милый ветерочек, который, если разозлится, способен согнать с горы в море подводу с лошадью и с возницей вместе» [1. С. 186]. А в новороссийском порту их ждала давка при посадке на пароход «Саратов», где яблоку негде было упасть. «Кадеты и беженцы — старики, женщины, дети, раненые и больные, заполнили все уголки… Кормят коряво. Галеты червивые. <…> Новые впечатления, море, многими дотоле невиданное, общее состояние возбужденности и слухи, слухи, слухи… И вши, вши, вши… <…> Вскоре стали говорить, что мы уже недалеко от Босфора. Некоторые думали, что нас повезут в Крым — исчезла и последняя надежда. Значит, всякая связь с Родиной пока что прервана» [1. С. 188].
А впереди — Босфор и Турция… Стамбул… «Беготня на палубе, суматоха. “Сейчас в город поедем!” — “Как, по классам, что ли, отпускать будут?”. На “Саратове” взвился желтый карантинный флаг. <…> “Саратов” снимается с якоря, мы снова в открытом море. Совсем скоро перед нами вырисовываются очертания белого города. Это Александрия…» [1. С. 189], где их ждали грязные карантинные бараки. Однако постепенно жизнь налаживалась. Кадеты съездили на экскурсию в Каир и Иерусалим, а расположились они лагерем в Исмаилии. Но «всему приходит конец, пришел он и нашему пребыванию в Египте. Английское правительство решило не тратить больше денег на русских беженцев… и наш отъезд из Египта был уже предрешен заранее» [1. C. 202]. Часть кадет (младшие классы, в которых учился и кадет Воробьев) было решено передать английской школе в Бьюк-Дере (Турция), а старших отправить в Болгарию. В местечке Буюк-Дере, куда были направлены младшие кадеты, находилась летняя резиденция русского посольства. Там кадетам объявили, что они теперь являются учениками британской школы… В первые же часы пребывания в школе после очень скудного ужина кадеты устроили «бенефис» ее руководству, так как их нервы были напряжены до предела. Они с трудом пережили расформирование родного корпуса и расставание со своими товарищами, приказ о снятии кадетской формы, переезд на новое место. Когда же на ужин они получили два небольших биточка и кусок хлеба вместо пайка английского солдата, который они получали в Египте, нервы кадет не выдержали: они орали, стучали вилками и ножами по тарелкам. Все закончилось показательной поркой.
Вскоре Николай тяжело заболеет тифом, но чудом выживет. После выздоровления он покинет английскую школу в Турции и переедет сначала вместе с вновь сформированным Вторым кадетским корпусом в Боснию, в Билечу, а в 1926 году — в маленький городок Горажде, стоящий на реке Дрине. В 1929 корпус получит новое название — Второй Русский императора Александра III Донской кадетский корпус. Именно этот корпус Николай Воробьев окончит в 1929 году 40-м выпуском.
Посвящается Донскому
императора Александра III
кадетскому корпусу
Здравствуй, мальчик мой, вихрастый, непокорный!
Долго не видались мы с тобой,
Сотни верст исколесив дорогой торной
По чужой, не русской мостовой.
Помню я тебя совсем еще мальчишкой —
Утреннюю раннюю росу —
Ты шагал тогда в суконной шинелишке
И с пятном чернильным на носу.
Год за годом шел обычной чередою...
Ты мужал, и полный вешних сил,
Легкий пух над оттопыренной губою,
Как гусарский ус, ты теребил.
Много было вас тогда в стране далекой,
Малышей с душой богатыря!
Вас в одно звено вязал девиз высокий:
За Россию, веру и царя.
Стены Корпуса, в Хабаровске, в Полтаве,
В Питере ль в Тифлисе ль, на Дону —
Говорили вам о старой русской славе,
И как чтить седую старину.
Как лелеять славных прадедов заветы,
Шелест ветхих боевых знамен,
Имя гордое — российские кадеты
И с сургучным вензелем погон.
А потом тебя встречал я в ночи черной,
Что страну покрыла пеленой...
Милый мальчик мой, вихрастый, непокорный,
Первым рвался ты в неравный бой.
В небе заревном пылающей Каховки
Вижу твой дрожащий силуэт —
Помню: с папиной «взаправдашней» винтовкой
Ты шагал тогда в тринадцать лет.
И желая как-то скрыть фальцет высокий,
Ты нарочно басом говорил...
Как боялся ты тогда, что ненароком
С фронта к мамочке отправят в тыл!
В сапожищах ноги детские шагали,
И дорог на них ложилась пыль...
И Ростов, и Перекоп тебя видали,
Степи Сальской укрывал ковыль...
О семье своей ты ведал понаслышке,
Или слабо помнил... До того ль?
И все в той же рваной шинелишке,
Ты шагал, тая печаль и боль.
Не твои ли это слышали мы стоны,
Твой недетский, леденящий крик?
Не тебе ль, дружок, кокарду и погоны
Вырезал в Ростове большевик?
Ты, кто Белое святое наше дело
Твердо нес на худеньких плечах,
Чье замерзшее искрюченное тело
Видел я в окопах и во рвах?
И сегодня в этой встрече нашей,
Мне тебя хотелось помянуть
Добрым словом и заздравной полной чашей,
Передать, что так теснило грудь.
И сказать тебе, мой мальчик беспокойный!
Сколько не видались мы с тобой,
Сотни верст исколесив дороги торной
По чужой, не русской мостовой!
Правда, помню я тебя совсем мальчишкой,
Да ведь сколько лет-то с той поры!
На тебе, ведь, нет уж черной шинелишки,
Серебром усыпаны вихры.
Лишь глаза твои, как встарь, горят задором,
И коль в эти загляну глаза —
На плечах опять почудятся погоны,
Юные услышу голоса...
Снова в прошлое мне приоткрыты двери,
Мы с тобой опять в краю родном,
И кадетское, как прежде, бьется сердце
Под обычным штатским сюртуком...
Незадолго до начала Второй мировой войны Воробьев получит профессию юриста в Белградском университете. Война, развязанная фашистской Германией, закончится оккупацией Берлина четырьмя странами-победительницами. Чтобы избежать насильственной репатриации в СССР, Николай Николаевич возьмет фамилию матери. Так Богаевский станет Воробьевым. И начнет жизнь с чистого листа. В 1950 году он переедет в США, осядет в Монтерее (Калифорния), где будет преподавать русский язык в Институте иностранных языков Министерства обороны США, со временем получив должность профессора.
Все, что было написано из стихов до 1950 года, пропало при переезде, поэт решает начать и литературную жизнь заново. В 1955 году он возьмется за тему, о которой давно мечтал, — о Булавинском бунте в России во времена царствования Петра I, и через десять лет кропотливой работы, сидения в библиотеках и в архивах, поэма «Кондратий Булавин» выйдет из печати в калифорнийском издательстве Б.В.Чарковского в авторской обложке «эмигрантским» тиражом (500 экземпляров, если не меньше). Да и они вряд ли продавались, скорее всего, были раздарены друзьям. (До этой поэмы Воробьев написал историю астраханского бунта под названием «Болванный бунт», сюжет которой тоже был о петровских временах (когда солдаты взбунтовались против... париков). Эта поэма в зарубежье так и не вышла, зато вышла она в России в 1990 году). Однако восстание Кондратия Булавина — событие чрезвычайно важное в истории России, ведь речь идет о бунте не просто против российского императора, а против российского императора, посягнувшего на исконные свободы Дона. Казачество никогда не отделяло себя от России, требуя лишь неприкосновенности своих «казачьих» прав, вспомним хотя бы знаменитое «С Дона выдачи нет!», на которое и посягнул Петр I, жестоко расправившись с казачьей вольницей. «Моим желанием было показать любовь казачью к Дону, к воле, к родной степи и к старинным “обыкам”, — писал автор в предисловии к своей поэме. — Не против России и не против царя московского восставал глубоко оскорбленный донец — поднимался он против “бояр лихих, что застили трон царский”, вставал он с желанием “колыхнуть Русью”, чтобы всюду установить “казачий” образ правления, в то же самое время не отрекаясь от носителя Верховной власти — от царя православного, в чьем лице олицетворялась русская общенациональная идея» (С. 8).
«Славятся степи донские ароматами и бесконечной сменой богатых нарядов — “сменой аспектов во времени”, — так выражаются ученые. Лиловые куколи, гиацинты, мальвы, астрагалы и козлобородники, полевой горошек и фиолетовая бабка, которую на севере зовут шалфеем, да всего и не перечесть. А волны седого ковыля, а “степной король” — воронец, алым пламенем вспыхивающий то тут, то там, в необъятной степи!… Богатейшие, многоцветные, ослепительно яркие наряды — как гордится ими степь, как ласкает она ими глаз человеческий! И не спешит сумрак ночной и лучистые звезды выходить на вечерний небосвод, чтобы только не заслонить красоту их одежд. Но… есть и скромные цветы и растения, не кичащиеся богатством своего наряда. Вот желтоватый чебрец, серебристый полынок… Широкими волнами разливают они свой густой аромат, и, вдыхая его, понимаешь, что вот без этих скромных цветов — пожалуй, и бедна была бы родная степь. Их аромат побеждает и темень ночи, и забываешь в эти минуты об алых королевских мантиях воронца и о золоте короны горицвета, они отходят на второй план. Вдыхаешь льющиеся волны ароматов и, глядя на далекие звезды, думаешь: Господи, как прекрасен мир Твой!» (Воробьев Н. Памяти ушедшего друга // Родимый край. 1975. Март-апрель. № 115).
В США Николай Николаевич, помимо активной преподавательской деятельности, часто печатался в казачьих изданиях. О себе он писал так (в третьем лице): «Литературная деятельность ННВ [Воробьева] довольна многолика. Будучи казаком, он много пишет на чисто казачьи темы и является постоянным сотрудником парижского журнала “Родимый край”, а также “Казачьего энциклопедического словаря” в США. Кроме этого он многие годы посвятил изучению истории Калифорнии в период испанского владычества и сделал несколько стихотворных зарисовок, отражающих эту эпоху. Параллельно, интересуясь местным индейским фольклором, изложил в стихотворной форме легенды, рассказанные индейцами-сказителями, стараясь почти дословно следовать тексту устной передачи. <…> В свободное время занимается живописью» (Воробьев, Николай Николаевич // Содружество: Из современной поэзии Русского Зарубежья. Вашингтон: Виктор Камкин, Инк., 1966. С. 516). Перу поэта принадлежат и другие русские тексты индейского цикла: «Сказ о пропавшей стреле», «Сказ о том, как Трокуд сотворил Сьерра Неваду», «Сказ об Йосемитском великане» и другие. Его творчество высоко ценили столь разные писатели русского зарубежья, как Борис Зайцев, Гайто Газданов, Юрий Терапиано. Борис Зайцев, например, в дружеских письмах неизменно называл Воробьева именем героя главной его поэмы: «Дорогой Булавин...».
Николай Николаевич, как истинный казак, любил петь и знакомил американских слушателей Института с казачьими и русскими народными песнями, а также с православными песнопениями. Он создал из слушателей великолепный хор переменного состава и численности, от 120 до 180 человек. За 12 лет его существования, хор много раз участвовал во Всеармейских состязаниях, получил три первых приза и много — вторых.
Кроме того, Воробьев оставил яркие, написанные для потомков по живой детской памяти, воспоминания. Частично, в сокращении, они были опубликованы в книге «“Верны заветам старины”: Воспоминания кадет Донского корпуса», в которых автор рассказывает об эмиграции Донского императора Александра III кадетского корпуса и о его странствиях на чужбине. Он также выпустил два сборника стихотворений — «Стихи о разном» (Пеббл Бич, 1969) и «О человечках с другой планеты» (Пеббл Бич, 1972). Оба сборника содержат и поэтические переводы произведений американского поэта Эмили Дикинсон. В России поэтическое наследие Воробьева, по мнению Е.Витковского, быть может, самого значительного казачьего поэта-эпика, начали публиковать с 1990-х годов.
Скончался Николай Николаевич Воробьев 3 июля 1989 года, похоронен в Монтерее.
На память нам поэт оставил свои «переметные сумы»:
Уж не раз на моих дорогах,
На этапах чужой земли
Проверяю я взглядом строгим
Переметные сумы мои.
Коли лишнее — вон! Легко ли
Все тащить за собой в пути?
Много ль нужно в казачьей доле,
Чтобы жизнь до конца пройти?
Хоть и стерлась за годы кожа
(День за днем в пути, на коне!),
Но зато в них лежит на дне
То, что жизни самой дороже.
Что на чуждых душе перегонах
Никакая не выжжет новь —
Это к Батьке родному Дону
И к России моя любовь.
Есть еще там слова, что ни за день,
Ни за век казака не сломить
И что будет казачество жить —
Вот мой дедом завещанный складень.
И молю я, о Боже великий,
Чтоб сквозь жизни огонь и бои
Я с любовью донес бы до цели
Переметные сумы мои.
Дай мне чистым к Тебе прийти
И такую пошли судьбину,
Чтоб успел передать я сыну,
Что берег на седле я в пути.
Источники:
1. «Верны заветам старины»: Воспоминания кадет Донского корпуса / под ред. М.К.Бугураева. Издание кадет Донского императора Александра III кадетского корпуса. Мадрид, 1973.
В.Р.Зубова