В московском издательстве «Время» увидел свет 29-й том Собрания сочинений Александра Исаевича Солженицына — «Угодило зернышко меж двух жерновов. Очерки изгнания».
«Ведь уверен я: большевизм — обречён. На разоблачение его я поработал достаточно, но вот уже и много сил истории направлено на то. А мне бы — уже не на большевизм тратить усилия, а как помочь будущей России возродиться, и возродиться чистой» (С. 362).
Эта мысль красной нитью проходит через огромный, почти 900-страничный том воспоминаний Александра Исаевича Солженицына «Угодило зернышко промеж двух жерновов», посвященный его жизни в изгнании. Оставаясь верным себе, для названия он использовал старинную русскую поговорку. Вспомните, ведь еще в начале 1960-х годов писатель вначале хотел назвать свой гениальный рассказ «Матренин двор» несколько по-другому — «Не стоит село без праведника». Но бдительная советская цензура, не сумев помешать публикации, не могла обойтись без красных флажков.
Однако за двадцать лет эмиграции (1974–1994) на Западе, начиная с того дня, когда он насильно был выдворен из своей квартиры на Тверской и заканчивая триумфальным возвращением в новую Россию, когда писатель поцеловал землю, сойдя с трапа во Владивостоке, казалось бы, никаких ограничений в творчестве не должно было быть. Однако Солженицын все годы продолжал вести яростную борьбу. Как всегда, за Россию.
Первая часть его воспоминаний, также очень большая по объему, называлась «Бодался теленок с дубом». Ну здесь понятно, речь шла о борьбе с огромной тоталитарной системой лжи в советские времена. Но какие жернова ждали его в свободном, на первый взгляд, мире?
Именно об этом и рассказывает эта книга. Перед нами проходит и история жизни семьи, когда писатель и его супруга Наталия Дмитриевна делали все, чтобы сыновья оставались русскими, живя в Вермонтских лесах, и бесчисленные политические деятели того времени, как из Европы и Америки, так и из США. Мы видим, как тщательно, годами, собирались исторические данные для создания эпопеи «Красное колесо». Как стремился он не отвлекаться и работать над главным историческим трудом его жизни, и как все равно это было невозможно, потому что внимание целого мира было приковано к «вермонтскому отшельнику». Необычайно интересно выписан портрет поколения так называемой третьей волны эмиграции, с некоторыми представителями которой Александру Исаевичу не раз приходилось сталкиваться в спорах и дискуссиях. Так как, хотя вся жизнь этого удивительного человека была посвящена работе, он не мог оставаться в стороне, когда обижали и оскорбляли Родину.
Он писал эту книгу, возвращаясь к ней раз в четыре года. Любые, самые мельчайшие события всегда были для него драгоценны, именно поэтому и был так подробен писатель в своих мемуарах.
Впоследствии, уже в новой России, «Угодило зернышко меж двух жерновов» частями печаталось в «Новом мире», однако полный корпус воспоминаний только что издан впервые в 29-м томе Собрания сочинений. Подготовила книгу к публикации, тщательно, с выверенными комментариями, Наталия Дмитриевна Солженицына, ангел-хранитель писателя. Нельзя не отметить, что такую невероятную по объему работу, как правило, делают большие коллективы научно-исследовательских институтов. Вот как сам Александр Исаевич оценивал ее труд: «Все эти годы Аля работала с удивительной уплотнённостью, умелым совмещением работ — когда жалко потерять даже час-два из пружинно сжатого дня. <…> Чувство долга всегда владело ею — выше береженья сил» (С. 330).
«Угодило зернышко меж двух жерновов» — необычайно большой труд, огромное полотно духовной и общественной жизни последней четверти ХХ века. Здесь хотелось бы обратить внимание лишь на некоторые, если вспомнить терминологию Александра Исаевича, узловые скрепы очерков изгнания.
Прежде всего, он абсолютно не стал подстраиваться под господствовавшую на Западе систему ценностей. Если рискуя каждый день жизнью на Родине, Александр Исаевич говорил и писал то, что считал необходимым, то тем более в Европе и Америке он совершенно не считал нужным наступать себе на горло.
«А ведь зарекался я: уйдя в историю — не соревноваться с современностью. Убедить Запад — что Россия и коммунизм соотносятся так, как больной и его болезнь? — видно, не по силам это мне» (С. 419).
Да, первые же его выступления, статьи и интервью произвели шок. Александр Исаевич вступил в яростную борьбу с теми, кто, не задумываясь, ставил знак равенства между Россией и коммунистической властью над ее территорией.
Несть числа статьям, книгам, исследованиям, где яростно, с пеной у рта доказывалось, что подвалы Лубянки обусловлены чуть ли не застенками Ивана Грозного. Со времен иностранных путешественников, посещавших древнюю Русь, и наших либеральных мыслителей, очарованных уютом западных городов ХIХ века, и до современных эмигрантов воздух сотрясался пламенными речами об имманентной приверженности России к антидемократии, автаркии и тирании. «Страна рабов», — говорилось и писалось, а также произносилось со множества трибун. И Александр Исаевич восстал против этого. Он писал о том, что революция была прежде всего искоренением всего русского, подлинных отечественных духовных традиций.
«Ну, пусть можно понять, почему жила в Европе нелюбовь к имперско-монархической России, враждебной всем европейским революциям. Но отчего так ожесточились на всё русское?» (С. 367).
Другим его яростным противником, как ни странно, стали многие представители именно «третьей эмиграции». Люди, покинувшие СССР в 1970-е годы, почему-то взяли на себя право быть главными экспертами в оценке будущего и настоящего своей Родины. «Я сказал, что, уехав с родины добровольно и без большой опасности, “третьи” эмигранты обронили право претендовать влиять на будущее России да ещё призывать западные страны к решению российских вопросов. А худшая их группа — и облыгает Россию, опять-таки с апломбом новейших свидетелей и знатоков пробиваясь в кресла западных экспертов по русскому будущему. <…> Когда Октябрь провалился в помойную яму — Россию проклинают за то, что она и есть Октябрь. И в глазах всего мира теперь присыхает, что коммунистическая зараза это и есть русская зараза» (С. 356).
И в то же время Александр Исаевич восхищался старыми эмигрантами, остатками первой волны, теми, кто, покинул Россию после революции и Гражданской войны. Казалось бы, они, которые лишились всего и потеряли близких, должны были хранить обиду на свою Родину. Но нет, именно эти старики вдохновляли писателя своими письмами: «В моём случае — величайшую подмогу оказали Старики — вот те старые эмигранты революционных лет. Они одарили меня и эпизодами — и самим духом времени, который только и передадут “неисторические”, рядовые люди. <…> Я чувствовал себя — мостом, перекинутым из России дореволюционной в Россию постсоветскую, будущую, — мостом, по которому, черезо всю пропасть советских лет, перетаскивается тяжело груженный обоз Истории, чтобы безценная поклажа его не пропала для будущего» (С. 388).
Здесь, если вспомнить про пушкинский «магический кристалл», словно заветные скрижали, сияют основные установки, можно сказать, принципы писателя-пророка. При всем интересе к крупным историческим личностям (взять хотя бы блистательный портрет Столыпина) он всегда стремился показать исторические процессы, жернова русской истории через судьбу отдельных, простых людей. При невероятном, огромном масштабе исследований писателя главным была для него их трагедия, слом привычной жизни и, если снова вспомнить Александра Сергеевича, «самостояние» человека. Примеры честности, благородства и мужества, верности своей стране в любых обстоятельствах. И поэтому он находил время для встречи с ними, как в Америке, так и во время редких поездок за границу Штатов. И именно благодаря его призывам была сформирована большая коллекция воспоминаний русских эмигрантов, ставшая основой собрания Дома русского зарубежья.
Второе — это осознание своей миссии. Великой миссии донести правду о прошлом — о бесчисленных жертвах ГУЛАГа и о подлинной истории России, чтобы предотвратить новый Февраль, когда рухнет коммунистическая власть. И, как он сам считал, последнюю задачу до конца выполнить не успел.
Именно для этого Александр Исаевич и работал день и ночь, по каплям собирая свидетельства своего труда, создавая огромную хронику событий начала века, а особенно — 1917 года. Он с благодарностью вспоминает тех, кто помогал ему в создании этой великой эпопеи, приоткрывает дверь в свою творческую лабораторию, рассказывает, сколько сил было потрачено на собирание исторических источников, к примеру, огромного собрания русских газет начала ХХ века, которые предоставил на микропленках Институт Гувера.
Мы узнаем о работе Фонда помощи политзаключенным, о том, с какими немыслимыми трудностями, тайно, осуществлялась эта деятельность, на которую писатель направлял все свои мировые гонорары за «Архипелаг ГУЛАГ».
И, конечно, перед нами проходит ярко, мощно выписанная хроника времен перестройки. С болью пишет Александр Исаевич о крушении надежд, об обнищании народа, о распаде СССР с потерей исторических русских территорий и миллионов людей, считавших русский язык своим родным. С потрясающей искренностью, взволнованно рассказывает, как зрело желание вернуться в Россию. «Еду я — быть может, на осмеяние, в духе сегодняшней безкрайней развязности прессы, журналистов, любых “комментаторов”, кто хочет плюнуть. <…> А книги мои, в правильно понятых интересах России, могут понадобиться и много позже, при более глубокой проработке исторического процесса. В бороздимых по России крупных чертах Истории есть своя неуклонимость, она ещё проявится» (С. 719–720).
Эта книга очень важна сейчас. Слово Солженицына продолжает обжигать невероятной русской речью и фантастическим историческим предвидением. А значит, поможет еще лучше понять и сегодняшние дни.
Виктор Леонидов